читать дальшеТак я усваиваю простую истину, известную любой более-менее симпатичной старшекласснице - если кто-то катает вас ночью на красивой машинке, значит, ему от вас что-то нужно.
Майкрофт водил меня в театр, чтобы иметь возможность обыскать квартиру в мое отсутствие. Я просто убит.
Антея-Селена докладывает, что они в Брюсселе. Потом в Праге. Круто, говорит она, тут есть церковь из костей! Представляешь, восклицает она, люстра из человеческих черепов, алтарь из тазобедренных суставов, и все они блестящие, потом что туристам дай только пощупать чьи-нибудь кости.
Он в порядке, докладывает Антея-Селена, только брат по-прежнему его расстраивает.
Мышонок Джерри, схватив чайную ложечку, колотит по затылку изо всех сил. Земля прекращает вращаться. Я ору в трубку:
- Что ты сказала?!
Брат? Как могло случиться, что я знаю секреты минобороны, но не в курсе, что у Майка есть брат?
Я ору в трубку:
- Что ты там, твою мать, лепечешь?
Селена какое-то время молчит, потом уже привычно меня посылает.
Я говорю ей – постой. Я говорю, что если она сейчас бросит трубку, я отправлю ее на Луну без скафандра и сожгу в атмосфере.
Антея обиженно цедит сквозь зубы:
- Шерлок. Его зовут Шерлок Холмс.
***
В университете нас учили правильно преподносить факты. Ни в коем случае нельзя писать что-то вроде «парень шмальнул из ружья в тренера по бейсболу, который на каждом занятии раздевал его взглядом, и застрелил полкласса заодно, потому что попались под руку». Нужно взять корректный тон и сформулировать нечто нейтральное, но отражающее суть. «Школьник отомстил учителю, который, по его мнению, смотрел на него слишком многозначительно». Это самое «по его мнению» спасет издание от судебных исков и клейма желтой прессы.
Я все об этом знаю. Если вам нужно стереть с лица Земли конкурента, спросите меня, как. Дело не из затратных, ценой в одно газетное объявление. Просто напишите:
«Если после посещения кафе такого-то у вас в кишках завелись ленточные черви, позвоните по такому-то номеру для подачи коллективного иска в суд».
Для контрольного выстрела повторите объявление в следующем номере.
Если посмотреть на Большую игру объективно, то всего два факта остаются несомненными, так сказать, признанными всеми сторонами: душа несчастной глухой старушки унеслась в лучший мир, а милый умница Шерлок получил удовольствия не меньше, чем я сам.
И вот дальше, если описывать эту историю, самое время использовать пресловутое «по его мнению».
По мнению Майкрофта, я должен выбросить из головы само имя Шерлока Холмса.
По его же мнению, у меня есть некий код, открывающий любые виртуальные дороги.
Если же вы спросите меня, то я предположу, что Майкрофт наконец-то понял, кого создал. Спустя столько лет наконец-то оценил меня по достоинству.
Мы снова в блестящем бронированном «Ягуаре», на этот раз на мне простая дутая куртка и синие джинсы. В наушниках музыка Баха. Жвачка со вкусом лайма на языке.
Я спрашиваю у Майка, стоит ли мне беспокоиться за сохранность домашней утвари, раз уж он снова решил меня покатать, в ответ мне любезно предлагается рассмотреть такой вариант, что домой я уже никогда не вернусь.
Майкрофт. Добротное пальто и тонкие пальцы.
Осанка. Власть. Губы. Ум.
- Что самое интересное в деле Кающихся Сэмов? – не в тему интересуюсь я. – Кроме очевидного стадного чувства?
Он смотрит на меня так, словно решает, стоит ли пачкаться, но все-таки отвечает лениво:
- То, что оно банально. И, тем не менее, мы сейчас о нем говорим.
Каждый день на этой планете кто-то умирает. Попадает под машину. Поскальзывается в ванной. Если вы не читаете об этом в газетах, вас это не волнует - вы просто об этом не знаете, вот и все. Той актрисе повезло: газеты выбрали ее из всех остальных и сделали знаменитой, иначе она бы сгинула в пыльном архиве полиции, как миллионы до нее. Дело Кающихся Сэмов вошло в историю, потому что получило широкую огласку. В нем не было ничего особенного, интерес был создан искусственно и внедрен в мозги читателей воскресной прессы. Не правда ли, забавно? Сила массовой информации в действии.
- Нас не волнует то, о чем вы никогда не узнаем, - философски замечаю я.
- О чем ты? Что, помимо твоего безумия, ты пытаешься мне доказать? - закатывает глаза Майк.
Он говорит:
- Я все знаю о Шерлоке. Я знаю лучше него, каким делом он будет заниматься завтра.
Жвачка по вкусу становится похожа на кусок мыла. Я выплевываю ее в сверкающую пепельницу и потягиваюсь.
- Я бы с тобой поспорил, - говорю я, - если бы не был так на тебя обижен.
- Понимаешь, - рассуждаю я, - не было никакого актера-шпиона. Шерлок старался спасти своего дружка из твоих рук и устроил все это представление в театре.
Майкрофт кривит губы в полуусмешке. Сама его поза – нога на ногу, руки на подлокотниках – сама его поза кричит мне «Ну и что с того?».
- В свой самый последний день, - галантно сообщаю я, - я бы с тобой поужинал.
Я говорю даже, что готов ехать с ним сейчас, куда он скажет, и ничего не бояться. Возможно, сейчас жизнь Шерлока зависит от моей, может, именно сейчас мои снайперы целятся в окна 221Б по Бейкер-стрит.
Карты на стол, сколько угодно тузов в рукаве.
- Может, я блефу-у-ую, - радостно заключаю я, - а может, и нет.
По глазам я вижу, что Майкрофт понимает. Наши мысли на одной широте-долготе, мы как престарелые супруги, чувствующие друг друга с полувзгляда. Он сам виноват, что с каждым днем мне становится все труднее что-то почувствовать – день за днем я должен придумывать больше, идти все дальше, чтобы чувствовать себя живым. Майкрофт пинком выгоняет меня на новый уровень в игре, с поправкой на его манеру общения, конечно, но он должен знать, что когда кот Том злится, он идет всех вокруг колотить сковородкой.
Я наклоняюсь к его лицу. Кладу руку на колено и медленно-медленно веду ее вверх, по приятной на ощупь ткани брюк. Это сладкий миг - я смотрю на его губы, в груди что-то знакомо екает, дрожит, как гитарная струна.
Водитель на переднем сиденье щелкает зажигалкой и отворачивается к окну. Майкрофт не двигается - проверяет, как далеко я готов зайти.
- Самое современный вид убийства, - выдыхаю я ему в губы, - убийство на первой полосе.
***
Если вы хотите достать Майкрофта Холмса, спросите меня, как.
Каждый вечер он приходит, чтобы поговорить со мной. С гулким скрежетом открываются замки на решетке, и он величественной статуей появляется на пороге камеры, присаживается на прибитый к полу табурет и задает одни и те же вопросы - про Шерлока, Игру и код. В основном я предпочитаю помалкивать, но когда не выдерживаю его прямого взгляда, с увлечением рассказываю про волка Картера или кота Тома. Я несу все, что в голову придет, а Майкрофт под слоем накрахмаленной рубашки выходит из себя. И раньше так было – год за годом я его бесил, я его раздражал, как не в меру игривый котенок, но сейчас все не так. Я в тюрьме-то оказался только потому, что сам хотел – перемена мест и все такое, понимаете?
Шерлок Холмс прекрасен. Мы с ним могли бы сойтись хотя бы на том, что терпеть не можем Майкрофта. Стремимся его превзойти. Отчаянно привлекаем внимание. Правда-правда, мы могли бы стать друзьями, у нас было бы даже нечто вроде расписания – во вторник я намереваюсь что-нибудь взорвать, Шерлок заранее угадывает, что. По пятницам я бы приглашал на ужин международных преступников, а он после отлавливал бы их по подворотням. По субботам мы бы терроризировали Майкрофта анонимными звонками и кидали яйца в его машину.
Мы могли бы поладить, если бы Майк беспокоился обо мне также или хотя бы на сотую процента также, как о Шерлоке. Но этого нет.
Майкрофт твердит мне про код, потому что предполагает, что лондонская биржа может рухнуть на критические пять процентов, а то и на апокалипсичные семь. Шкодливый «Викиликс» припадет к тайнам разведки. Крах, кризис! Но самое главное. Драгоценный Шерлок. Вот что волнует Майкрофта больше всего.
Когда я в камере, а на футболке пот и грязь, пот и кровь, все остальное дерьмо становится далеким, оно меня почти не волнует. Все, что я хочу, здесь.
Все, что я хочу, зло чеканит шаг и хлопает дверью, а ему на смену приходят ребята с крепкими кулаками.
Тут бесконечные ночи. Тишина-темнота подступает сразу после ужина и не уходит до позднего утра. Ночами я в коконе, я в глухом мешке из ноющей боли, из зябкого сквозняка и вязкой полудремоты. Я спрашиваю себя – куда мы идем? У всего должен быть итог – что я буду делать, когда все на свете будет перепробовано, прочувствовано, пережито? По ночам я чувствую себя седым старцем с дряхлым телом и отсохшей, как болячка, душой, по ночам я чувствую себя так одиноко, что начинаю скучать по звездам. Вспоминаю, как в детстве коллекционировал статьи из журналов и мечтал увидеть свое имя под заголовками, а родители купили мне первый компьютер – громоздкого уродца с выпуклым дисплеем. Я писал заметки о школе, друзьях и соседях, распечатывал их и складывал перед завтраком в стопку с остальной прессой. Я знал, что отец прочтет мои сочинения первыми, что они ему дороже любой сенсации в «Таймс».
Посмотрите на меня - корчусь на жестком вонючем матрасе и вспоминаю, как в груди разливалось жгучее нетерпеливое тепло. Вспоминаю синий велосипед с наклейками. Потертую бейсбольную перчатку.
Они все умерли: и мальчик, и его родители. Если они смотрят на меня с небес, то жалеют, что не подумали об аборте.
Господи, глупости какие. Переворачиваюсь на бок и просто задыхаюсь от того, как больно. Все мои ребра – сплошной ушиб. Я пялюсь в темноту и жду утра. Потом жду Майкрофта.
Сейчас он не может обо мне не думать. Он уверен, что ищет способ меня разговорить, он анализирует, просчитывает, рыщет по моей квартире с гвардейской конницей и всей королевской ратью, ищет способ остановить меня или хотя бы понять, насколько я блефую, но, в конце концов, он думает обо мне. Может быть, он даже видит повсюду мое лицо – в густых синих сумерках и в пламени камина, в танце снежинок за окном и в каждой проезжающей мимо машине.
- Все, что нужно, это контроль, - говорит он, стоя посреди темной камеры и то ли убеждая самого себя успокоиться, то ли применяя какую-то очередную тактику. – Когда ты теряешь контроль, утрачиваешь способность мыслить. Ты не можешь определить последствия своих поступков.
- Может быть, тебе и вправду нужна помощь, - он смотрит на меня с сочувствием и тут же расплывается в фальшивой улыбке: - и я могу тебе ее оказать. Подумай об этом, Джим. Мы же не враги.
Люди ценят то, что досталось им с огромным трудом.
Женятся на девушках, которые не дают без кольца на пальце.
Заводят себе игуану, когда у их подъезда подыхает от голода милый котенок.
Я все это знаю. Я интересуюсь у Майкрофта – каково это, не уметь смеяться?
Это первая фраза, которой я разбавил его монологи за последние несколько дней, и он даже замолкает от неожиданности.
- Однажды, - сообщаю я, пользуясь моментом, - я тебя убью. Что ты на это скажешь? Твоему чучелу, которое я поставлю в своей спальне, я каждый день буду показывать средний палец и рассказывать про долбаный универсальный код.
Он должен понимать, что происходит. Он должен знать, чем были для меня последние годы – всегда только он, только Майкрофт, Майкрофт, Майкрофт.
Майкрофт, который однажды придумал Мориарти и выбрал на эту роль талантливого парня Джима из отдела криминальной хроники.
- Это хороший способ контролировать преступность в городе, - сказал он мне в благоухающем хвоей туалете и увел из здания суда.
Для него вся жизнь чертова партия в шахматы.
Здесь, в темной камере, узник не я. Из нас двоих несвободен именно Майкрофт – закован в костюм, как в тяжелые доспехи, вся его жизнь – предосторожность-кольчуга и контроль-забрало, он всемогущ и слаб одновременно.
Щиплет глаза. Что-то едкое прожигает пищевод и скатывается в желудок.
Майкрофт наблюдает за мной с интересом посетителя зоопарка. Затянутые тучами глаза прямо перед моими.
Что-то ломается. Что-то происходит, что-то со мной не так, потому что ночи и темнота, потому что тишина и мысли такие забытые, такие острые воскресли в голове. Я остался где-то позади, в гребаном университете много лет назад. Кто я такой, здесь, потный и грязный, я это или не я? Куда делся мальчик на велосипеде с наклейками? Я не знаю, как мне что-то почувствовать, да я просто, на фиг, не могу. Какая-то опухоль в моей голове, неэластичность сердечной мышцы и бог знает что еще. Я такой грязный, темные-темные воды у меня в венах.
Я уже не могу остановиться. Кровь пышет жаром в щеки, когда я крадусь к Майкрофту и шепчу ему про кота Тома и драконов, про то, что помощь свою он может засунуть куда сможет достать, встав раком перед зеркалом. Мне ничего не нужно, верещу я истерично, я не знаю, чего мне нужно, разве только прикончить Шерлока на первой полосе столько раз, сколько потребуется, чтобы тот другой в глазах Майкрофта вышел и наконец представился. Сломать-уничтожить Шерлока, чтобы причинить страдание, вершить справедливость, потому что я это могу. Могу сделать Майкрофту больно.
- Ты так за него трясешься, - ору я, - потому что хочешь его? Какого это, Майк, - хотеть собственного брата? Ты же всегда получаешь, что хочешь? Почему бы тебе не признаться, что ты долбаный извращенец?
В воздухе непонятный свист, Майкрофт приближается. Все плывет перед глазами, и я не сразу могу понять, что произошло, не понимаю, пока не чувствую новые удары на ребрах, в глазах грозовые вспышки, мгновенные, близко-холодные, как звезды на закате лета. Я кашляю так, будто в легких у меня вода, я просто задыхаюсь и умираю, с пузырями слюней и крови на губах, со всполохами света из коридора перед глазами, с отпечатками силуэта Майкрофта на сетчатке глаз.
Это наказание. Страсть. Жизнь. Что-то, что доказывает, мы оба – живы и чувствуем. Здесь. Сейчас. Друг друга.
Вечность спустя, спустя миллион вздохов и мыслей, Майкрофт стоит передо мной, выбитый из колеи, пораженный своим порывом, уничтоженный, а я облизываю выступившую из разбитых болячек кровь. Майкрофт тяжело дышит, он смотрит так, будто чего-то ждет.
И я понимаю. Если мысли у нас на одной волне, то я четко знаю, что с Майкрофтом не так.
Этот его изъян, этот злоебучий контроль дал трещину.
Горячая лава течет вдоль позвоночника, кровь пузырится, как теплая кола. И я делаю это. Со стоном поднимаюсь с пола и крадусь, как раненое животное к водопою. Приникнуть, вылечить, пить, мстить. Сейчас-пожалуйста-мне-нужно.
Зонт с глухим стуком падает на пол, а Майкрофт прикрывает глаза, когда я кромсаю его губы. Это как наказание, это и есть наказание за все годы моего терпения. Грубо, угрожающе я впечатываю Майкрофта в стену, тяну волосы назад и доминирую, поглощаю, лезу языком в приоткрытые губы. Властно сжимаю его лицо в ладонях и тяну ближе к себе. Я хочу, чтобы его челюсти хрустнули, впуская меня, чтобы хрустнула вся его жизнь и долбаный галстук. Во рту – его, моем – во рту железный привкус, грубо, жестко я опять толкаю Майкрофта к стене, так, что голова ударяется о стену. Я нависаю над ним грозовой тучей и чуть не кончаю, когда он тихо, почти неуловимо стонет мне в губы, едва-едва, но все-таки двигает бедра навстречу. Я ниже, я кусаю белую шею, оставляю на ней ржавые отпечатки губ и сосу, тяну, впитываю в себя. Комната кружится бешеной каруселью, и опора у меня может быть только одна – я цепляюсь за Майкрофта, как за надежду, как за каплю воды в Сахаре, как за единственный в жизни шанс. Руки, руки уже под пиджаком, под рубашкой, рвут, тянут, исследуют, в ребрах у меня талая вода и жар, ее прогоняющий. Если бы я знал. Я бы придумал долбаную игру намного раньше.
На полу убогой камеры дизайнерская одежда. Серые простыни, сизый дым и пепел. На языке у меня сигаретно-мятный вкус Майкрофта, вкус исполнившейся мечты, который я хочу забрать и всегда носить с собой.
На следующий день я на свободе.
***
Все, что происходит со мной после, можно назвать разочарованием. Пыткой. Самоуничтожением.
Он в порядке, докладывает Антея, и даже брат его не расстраивает. Вчера, говорит она, они вместе ужинали в китайском ресторанчике на углу Бейкер-стрит и выглядели очень мило.
Еще, докладывает Антея, они поспорили, у какой именно официантки Джон Уотсон попросит телефон. Они обсуждали, не поставить ли изобретения Шерлока на поток. Представляешь, восклицает Антея, книга для массового потребителя – тысяча и один способ вывести соседа по квартире из себя. Тысяча и два способа спровоцировать инфаркт у родственников. Тысяча и три способа завязать шарф.
Кровь приливает к лицу, перед глазами вальсируют разноцветные радуги.
- Какого хрена, - ору я в трубку, - ты все это городишь?
Антея пережидает какое-то время, потом объясняет терпеливо:
- Потому что ты просил рассказывать обо всем, что он делает. Ты просил докладывать дос-лов-но. Я делаю, как ты просил.
Я вдыхаю побольше воздуха. Кот Том в такие моменты обычно поджигает квартиру.
- С Шерлоком. В китайском ресторане. Ужинает. Майкрофт. – Я сжимаю руки в кулаки и ору в трубку: – Это он просил тебя так сказать?!
- Прости, Джим, - оправдывается Антея, - но он с самого первого дня все знал - не понадобилось ни проверка резюме, ни тест на полиграфе. Он сказал, что каждый недоброжелатель считает своим долгом посадить шпиона в его офисе, и поэтому ему без разницы, буду это я или кто-то другой. А вообще он хороший, - говорит она, - он никогда не угрожает отправить меня на Луну.
- Я, конечно, благодарна тебе, - елейно говорит Антея с совершенно майкрофтовскими интонациями, - ты все-таки спас меня от самоубийства и все такое, но на том наши дороги расходятся.
Она желает мне не сгореть в атмосфере и вешает трубку.
Теперь я не знаю, где Майкрофт. Я не видел его с того самого момента, как он скрылся за дверью моей камеры в неаккуратно завязанном галстуке. Это плохо.
Это так блядски плохо, что сервизы, полки и монитор летят к чертям. Маленькие изумруды осколков у меня под ногами, а я смотрю в зеркало. Любовно глажу пожелтевшие синяки под ребрами и спрашиваю – ведь то, что было, оно действительно было?
Действительно было или нет?
***
Любая история меняется оттого, кто ее рассказывает. Понимаете, кому-то и Дарвин может показаться экотеррористом. Экспедицию Колумба могут назвать и первооткрывателями, и погаными захватчиками. Вы знали, что доказано – первыми Америки достигли люди из Сибири?
Я не буду вам про это рассказывать, просто знайте – если есть одна правда, есть и другая. Есть много правд, и за завтраком можно выбрать, какую взять сегодня с собой.
Кто-то говорит, что Шерлок Холмс спас его дочь, когда ту взяли в заложники. Этот кто-то твердит всем и каждому, что обязан Шерлоку до конца своих дней.
Он выпивает капучино по дороге на работу, а в офисе открывает газеты и выясняет, что его правда противопоставлена фактам. Еще несколько дней он смотрит, как беснуются СМИ, а потом просто допускает мысль, что, раз все об этом говорят, то Шерлок Холмс на самом деле мошенник. Этот кто-то ненавидит Шерлока за то, что тот похитил его детей; вспоминает, как вручил ему золотой зажим для галстука в благодарность, и скрипит зубами.
Люди такие непоследовательные.
В это время в городе весна. Небо до самого горизонта – синее. На загорелом лице забавно выделяются очертания солнечных очков.
Возможно, когда-нибудь я скроюсь от спецслужб где-нибудь в Пунта Кане и сяду писать мемуары, от которых у многих волосы встанут дыбом. Я буду дегустировать местные коктейли на пляже и вспоминать, как долго-долго длился миг, когда Шерлок Холмс, раскинув руки, падал в объятия Вселенной.
Я вспомню, как сладко пахло в городе цветущими садами и то, что мне не с кем было поговорить.
В тюрьму к Мертону я иду со смешанными чувствами – честно, не знаю, что я там забыл. Мы сидим в комнате для свиданий, разделенные стеклянной перегородкой и годами, солнце долбит в узкое оконце и золотит шевелюру Мертона издевательским нимбом. Тюремщики кружат коршунами недалеко от нас, один из них подмигивает и говорит, что парочкам по предварительной договоренности могут предоставить комнату. Я мог бы прихлопнуть придурка, шевельнув пальцем на ноге, если бы не Мертон.
Мертон говорит о Боге. Рассказывает о неисповедимых путях и свете, к которому можно прийти, даже когда кажется, что вся жизнь похожа на дурацкий фильм с картонными героями. Мне даже не смешно: Мертон, бросив в тюрьме вредные привычки, выглядит моложе своих лет, в руках у него Библия, а в глазах – сострадание. Он смотрит так, будто готов молиться за меня.
Если Бог видит меня, то он держит в руках наковальню и целится.
Ох уж эти мультяшные образы, устало думаю я. Нарисованная жизнь.
Той же весной я встречаю Антею – она выходит из маленькой кукольной машинки и покупает на улице цветы. Машина отражает ее характер, а она сама перестала задавать философские вопросы, она принимает жизнь, какой она есть. Острые каблучки цокают по асфальту, а я желаю ей не споткнуться. Куколка-дурочка, ласково думаю я.
В эту весну я смотрю на мир вокруг, как старый волк Картер. У игры в это время перестает действовать функция автосохранения – так бывает перед самым концом, когда Марио входит в замок самого главного дракона.
***
Майк выглядит удивленно – брови подпрыгивают и стремятся коснуться корней волос, в глазах стоят жирные знаки вопроса.
Я знал, что рано или поздно мы окажемся наедине – он, я и здоровенный запас взрывчатки.
Если вам нужно провезти в страну чемодан динамита, не торопитесь арендовать частный самолет и палить по первому остановившему вас таможеннику. Дело решается обыкновенной взяткой, банальным сговором средь бела дня. Вопрос не в том, как все устроить - спросите меня лучше, как потом с этим жить.
Однажды в парке я встретил девушку, которая пела что-то из хитов восьмидесятых. Длинные рыжие волосы струились за ее спиной жидким золотом, и девушка мне улыбалась, потому что был прекрасный солнечный день и настроение под стать. Когда я собрался подсесть к ней, Майкрофт, как обычно, все испортил срочными делами. Он увел меня от той девушки также, как когда-то из здания суда, от всего, чем я когда-нибудь мог бы стать, ото всех, кого мог бы встретить, и дал тот путь, который сам для меня выбрал.
Я не знаю, винить его или благодарить.
Мы сидим в цветущем парке, в самом лучшем месте – с нашей скамейки видно, как в озере плещутся лебеди. Все вокруг – ненастоящее. Крошки из генномодифицированного хлеба, искусственный пруд и люди, клонированные в магазинах распродаж. Живущие по законам рекламы.
Солнце неловко, как неопытный альпинист, взбирается по стенам высоток и касается всего, до чего может достать.
Я думаю – осталось ли у меня что-нибудь? Я сжег все, что осталось от мальчика на велосипеде с наклейками, потому что у Мориарти не может быть прошлого. Будущего у него тоже нет, есть один момент, есть сегодня. Я думаю – Майкрофт ничего мне не оставил. Забрал все и не дал ничего взамен.
Надо же кого-то винить.
Под нашими ногами элегантный кожаный кейс, он пристегнут к нам наручниками. Ключ обломан в замке, и именно поэтому Майк и удивлен: куда бы он ни попал после смерти, я отправлюсь вместе с ним.
Жить нам остается всего несколько минут.
- Ты наверняка считаешь себя жертвой, Джим, но это не так, - сообщает Майк и предлагает мне сигарету. Мы смотрим на небо - облака, как в детстве, кажутся загадочными и далекими. В глубине парка играет шарманка или что-то похожее.
Майкрофт говорит:
- Никто не делал выбор за тебя. Даже если ты бездействуешь или следуешь чужой воле, это твое решение, и только твое.
Мне так хорошо. Я словно ждал этого мгновения всю свою жизнь.
- А как же ты? – прищуриваюсь, чтобы разглядеть лицо напротив, но солнце бьет по глазам. – Ты же так любишь чувствовать себя всесильным, так любишь принимать решения за других!
- Скажи мне, Майк, сейчас тебе не скучно?
- Скажи, - говорю я, - неплохо я тебя развлек?
Майкрофт. Безупречные пальцы и намечающиеся морщинки. Он смеется так, будто в жизни этого не делал, и никогда не ест в китайских ресторанах. Он потерял Шерлока и остался совсем один, но маникюр и рубашка на нем свежие, потому что главное для него – контроль.
Да он просто придурок.
Я сержусь – не сильно, просто легкая рябь в кадре, и рассказываю, что нет никакого универсального кода. Майкрофт кивает так, будто предполагал что-то подобное.
Я говорю, будет прикольно, если нас сейчас оштрафуют за курение в общественном месте, а Майкрофт, как всегда, смотрит из-под нахмуренных бровей.
- Скажи мне одну вещь, - прошу я, - только без всяких уловок и лирических отступлений, как ты обычно делаешь… скажи, там, в камере… это было или нет? Понимаешь, когда ты делаешь вид, что все по-прежнему и твердишь про мои отклонения, я начинаю сомневаться.
Он смотрит на меня молча целую вечность, что-то для себя решая, а потом переспрашивает:
- От моего ответа зависит исход нашей прогулки в парке?
Я показываю на сломанный в замке наручников ключ и беспомощно развожу руками.
Что делают люди, узнав, что сейчас умрут?
Этот поцелуй совсем не похож на грубое принуждение или доказательство силы, это не доминирование, не наказание. В нем все – и румянец на щеках Майкрофта в морозную ночь, и утро за чашкой чая, его запах на моей кухне и едкие остроты на языке, в нем годы и годы нашего прошлого и мои надежды.
Мелодия Баха наполняет каждую клетку тела. Кот Том обычно в такие моменты парит над землей в прямом смысле этого слова. Губы движутся мягко и ласково, щеку поглаживают теплые пальцы. Моя футболка, этот парк, вся моя жизнь пропитана запахом Майкрофта.
Может быть, сегодня мы вместе провалимся в ад.
И вдруг в мою эйфорию, в этот поцелуй-парение вмешивается ненужный звук. Посторонний, чужой, раздражающий. Кто-то хлопает в ладоши у нашей скамейки, мы оба, я и Майкрофт, оборачиваемся.
И тогда, не ощутив воздуха в легких, я падаю в поразительную правду. Если Бог смотрит на меня, то сейчас он ржет, грозит пальцем и твердит, что скинул наковальню мне на голову. Он говорит, двоих Холмсов для меня слишком много.
Под ногами у нас бомба отсчитывает секунды. Шерлок заботливо интересуется у брата, отрубить ему ногу или отстегнуть от кейса. Еще он спрашивает, что делать со мной, с человеком, который мог бы быть ему потрясным другом, а вместо этого заставил спрыгнуть с крыши.
В городе весна. Сады пахнут цветами и детством, любовью и Майкрофтом.
Он задумчиво на меня смотрит. Он говорит:
- Ключ обломан, но наручники наверняка защелкнуты не до конца. Нужно торопиться, пока нас не оштрафовали за курение в парке.
Fin
Майкрофт водил меня в театр, чтобы иметь возможность обыскать квартиру в мое отсутствие. Я просто убит.
Антея-Селена докладывает, что они в Брюсселе. Потом в Праге. Круто, говорит она, тут есть церковь из костей! Представляешь, восклицает она, люстра из человеческих черепов, алтарь из тазобедренных суставов, и все они блестящие, потом что туристам дай только пощупать чьи-нибудь кости.
Он в порядке, докладывает Антея-Селена, только брат по-прежнему его расстраивает.
Мышонок Джерри, схватив чайную ложечку, колотит по затылку изо всех сил. Земля прекращает вращаться. Я ору в трубку:
- Что ты сказала?!
Брат? Как могло случиться, что я знаю секреты минобороны, но не в курсе, что у Майка есть брат?
Я ору в трубку:
- Что ты там, твою мать, лепечешь?
Селена какое-то время молчит, потом уже привычно меня посылает.
Я говорю ей – постой. Я говорю, что если она сейчас бросит трубку, я отправлю ее на Луну без скафандра и сожгу в атмосфере.
Антея обиженно цедит сквозь зубы:
- Шерлок. Его зовут Шерлок Холмс.
***
В университете нас учили правильно преподносить факты. Ни в коем случае нельзя писать что-то вроде «парень шмальнул из ружья в тренера по бейсболу, который на каждом занятии раздевал его взглядом, и застрелил полкласса заодно, потому что попались под руку». Нужно взять корректный тон и сформулировать нечто нейтральное, но отражающее суть. «Школьник отомстил учителю, который, по его мнению, смотрел на него слишком многозначительно». Это самое «по его мнению» спасет издание от судебных исков и клейма желтой прессы.
Я все об этом знаю. Если вам нужно стереть с лица Земли конкурента, спросите меня, как. Дело не из затратных, ценой в одно газетное объявление. Просто напишите:
«Если после посещения кафе такого-то у вас в кишках завелись ленточные черви, позвоните по такому-то номеру для подачи коллективного иска в суд».
Для контрольного выстрела повторите объявление в следующем номере.
Если посмотреть на Большую игру объективно, то всего два факта остаются несомненными, так сказать, признанными всеми сторонами: душа несчастной глухой старушки унеслась в лучший мир, а милый умница Шерлок получил удовольствия не меньше, чем я сам.
И вот дальше, если описывать эту историю, самое время использовать пресловутое «по его мнению».
По мнению Майкрофта, я должен выбросить из головы само имя Шерлока Холмса.
По его же мнению, у меня есть некий код, открывающий любые виртуальные дороги.
Если же вы спросите меня, то я предположу, что Майкрофт наконец-то понял, кого создал. Спустя столько лет наконец-то оценил меня по достоинству.
Мы снова в блестящем бронированном «Ягуаре», на этот раз на мне простая дутая куртка и синие джинсы. В наушниках музыка Баха. Жвачка со вкусом лайма на языке.
Я спрашиваю у Майка, стоит ли мне беспокоиться за сохранность домашней утвари, раз уж он снова решил меня покатать, в ответ мне любезно предлагается рассмотреть такой вариант, что домой я уже никогда не вернусь.
Майкрофт. Добротное пальто и тонкие пальцы.
Осанка. Власть. Губы. Ум.
- Что самое интересное в деле Кающихся Сэмов? – не в тему интересуюсь я. – Кроме очевидного стадного чувства?
Он смотрит на меня так, словно решает, стоит ли пачкаться, но все-таки отвечает лениво:
- То, что оно банально. И, тем не менее, мы сейчас о нем говорим.
Каждый день на этой планете кто-то умирает. Попадает под машину. Поскальзывается в ванной. Если вы не читаете об этом в газетах, вас это не волнует - вы просто об этом не знаете, вот и все. Той актрисе повезло: газеты выбрали ее из всех остальных и сделали знаменитой, иначе она бы сгинула в пыльном архиве полиции, как миллионы до нее. Дело Кающихся Сэмов вошло в историю, потому что получило широкую огласку. В нем не было ничего особенного, интерес был создан искусственно и внедрен в мозги читателей воскресной прессы. Не правда ли, забавно? Сила массовой информации в действии.
- Нас не волнует то, о чем вы никогда не узнаем, - философски замечаю я.
- О чем ты? Что, помимо твоего безумия, ты пытаешься мне доказать? - закатывает глаза Майк.
Он говорит:
- Я все знаю о Шерлоке. Я знаю лучше него, каким делом он будет заниматься завтра.
Жвачка по вкусу становится похожа на кусок мыла. Я выплевываю ее в сверкающую пепельницу и потягиваюсь.
- Я бы с тобой поспорил, - говорю я, - если бы не был так на тебя обижен.
- Понимаешь, - рассуждаю я, - не было никакого актера-шпиона. Шерлок старался спасти своего дружка из твоих рук и устроил все это представление в театре.
Майкрофт кривит губы в полуусмешке. Сама его поза – нога на ногу, руки на подлокотниках – сама его поза кричит мне «Ну и что с того?».
- В свой самый последний день, - галантно сообщаю я, - я бы с тобой поужинал.
Я говорю даже, что готов ехать с ним сейчас, куда он скажет, и ничего не бояться. Возможно, сейчас жизнь Шерлока зависит от моей, может, именно сейчас мои снайперы целятся в окна 221Б по Бейкер-стрит.
Карты на стол, сколько угодно тузов в рукаве.
- Может, я блефу-у-ую, - радостно заключаю я, - а может, и нет.
По глазам я вижу, что Майкрофт понимает. Наши мысли на одной широте-долготе, мы как престарелые супруги, чувствующие друг друга с полувзгляда. Он сам виноват, что с каждым днем мне становится все труднее что-то почувствовать – день за днем я должен придумывать больше, идти все дальше, чтобы чувствовать себя живым. Майкрофт пинком выгоняет меня на новый уровень в игре, с поправкой на его манеру общения, конечно, но он должен знать, что когда кот Том злится, он идет всех вокруг колотить сковородкой.
Я наклоняюсь к его лицу. Кладу руку на колено и медленно-медленно веду ее вверх, по приятной на ощупь ткани брюк. Это сладкий миг - я смотрю на его губы, в груди что-то знакомо екает, дрожит, как гитарная струна.
Водитель на переднем сиденье щелкает зажигалкой и отворачивается к окну. Майкрофт не двигается - проверяет, как далеко я готов зайти.
- Самое современный вид убийства, - выдыхаю я ему в губы, - убийство на первой полосе.
***
Если вы хотите достать Майкрофта Холмса, спросите меня, как.
Каждый вечер он приходит, чтобы поговорить со мной. С гулким скрежетом открываются замки на решетке, и он величественной статуей появляется на пороге камеры, присаживается на прибитый к полу табурет и задает одни и те же вопросы - про Шерлока, Игру и код. В основном я предпочитаю помалкивать, но когда не выдерживаю его прямого взгляда, с увлечением рассказываю про волка Картера или кота Тома. Я несу все, что в голову придет, а Майкрофт под слоем накрахмаленной рубашки выходит из себя. И раньше так было – год за годом я его бесил, я его раздражал, как не в меру игривый котенок, но сейчас все не так. Я в тюрьме-то оказался только потому, что сам хотел – перемена мест и все такое, понимаете?
Шерлок Холмс прекрасен. Мы с ним могли бы сойтись хотя бы на том, что терпеть не можем Майкрофта. Стремимся его превзойти. Отчаянно привлекаем внимание. Правда-правда, мы могли бы стать друзьями, у нас было бы даже нечто вроде расписания – во вторник я намереваюсь что-нибудь взорвать, Шерлок заранее угадывает, что. По пятницам я бы приглашал на ужин международных преступников, а он после отлавливал бы их по подворотням. По субботам мы бы терроризировали Майкрофта анонимными звонками и кидали яйца в его машину.
Мы могли бы поладить, если бы Майк беспокоился обо мне также или хотя бы на сотую процента также, как о Шерлоке. Но этого нет.
Майкрофт твердит мне про код, потому что предполагает, что лондонская биржа может рухнуть на критические пять процентов, а то и на апокалипсичные семь. Шкодливый «Викиликс» припадет к тайнам разведки. Крах, кризис! Но самое главное. Драгоценный Шерлок. Вот что волнует Майкрофта больше всего.
Когда я в камере, а на футболке пот и грязь, пот и кровь, все остальное дерьмо становится далеким, оно меня почти не волнует. Все, что я хочу, здесь.
Все, что я хочу, зло чеканит шаг и хлопает дверью, а ему на смену приходят ребята с крепкими кулаками.
Тут бесконечные ночи. Тишина-темнота подступает сразу после ужина и не уходит до позднего утра. Ночами я в коконе, я в глухом мешке из ноющей боли, из зябкого сквозняка и вязкой полудремоты. Я спрашиваю себя – куда мы идем? У всего должен быть итог – что я буду делать, когда все на свете будет перепробовано, прочувствовано, пережито? По ночам я чувствую себя седым старцем с дряхлым телом и отсохшей, как болячка, душой, по ночам я чувствую себя так одиноко, что начинаю скучать по звездам. Вспоминаю, как в детстве коллекционировал статьи из журналов и мечтал увидеть свое имя под заголовками, а родители купили мне первый компьютер – громоздкого уродца с выпуклым дисплеем. Я писал заметки о школе, друзьях и соседях, распечатывал их и складывал перед завтраком в стопку с остальной прессой. Я знал, что отец прочтет мои сочинения первыми, что они ему дороже любой сенсации в «Таймс».
Посмотрите на меня - корчусь на жестком вонючем матрасе и вспоминаю, как в груди разливалось жгучее нетерпеливое тепло. Вспоминаю синий велосипед с наклейками. Потертую бейсбольную перчатку.
Они все умерли: и мальчик, и его родители. Если они смотрят на меня с небес, то жалеют, что не подумали об аборте.
Господи, глупости какие. Переворачиваюсь на бок и просто задыхаюсь от того, как больно. Все мои ребра – сплошной ушиб. Я пялюсь в темноту и жду утра. Потом жду Майкрофта.
Сейчас он не может обо мне не думать. Он уверен, что ищет способ меня разговорить, он анализирует, просчитывает, рыщет по моей квартире с гвардейской конницей и всей королевской ратью, ищет способ остановить меня или хотя бы понять, насколько я блефую, но, в конце концов, он думает обо мне. Может быть, он даже видит повсюду мое лицо – в густых синих сумерках и в пламени камина, в танце снежинок за окном и в каждой проезжающей мимо машине.
- Все, что нужно, это контроль, - говорит он, стоя посреди темной камеры и то ли убеждая самого себя успокоиться, то ли применяя какую-то очередную тактику. – Когда ты теряешь контроль, утрачиваешь способность мыслить. Ты не можешь определить последствия своих поступков.
- Может быть, тебе и вправду нужна помощь, - он смотрит на меня с сочувствием и тут же расплывается в фальшивой улыбке: - и я могу тебе ее оказать. Подумай об этом, Джим. Мы же не враги.
Люди ценят то, что досталось им с огромным трудом.
Женятся на девушках, которые не дают без кольца на пальце.
Заводят себе игуану, когда у их подъезда подыхает от голода милый котенок.
Я все это знаю. Я интересуюсь у Майкрофта – каково это, не уметь смеяться?
Это первая фраза, которой я разбавил его монологи за последние несколько дней, и он даже замолкает от неожиданности.
- Однажды, - сообщаю я, пользуясь моментом, - я тебя убью. Что ты на это скажешь? Твоему чучелу, которое я поставлю в своей спальне, я каждый день буду показывать средний палец и рассказывать про долбаный универсальный код.
Он должен понимать, что происходит. Он должен знать, чем были для меня последние годы – всегда только он, только Майкрофт, Майкрофт, Майкрофт.
Майкрофт, который однажды придумал Мориарти и выбрал на эту роль талантливого парня Джима из отдела криминальной хроники.
- Это хороший способ контролировать преступность в городе, - сказал он мне в благоухающем хвоей туалете и увел из здания суда.
Для него вся жизнь чертова партия в шахматы.
Здесь, в темной камере, узник не я. Из нас двоих несвободен именно Майкрофт – закован в костюм, как в тяжелые доспехи, вся его жизнь – предосторожность-кольчуга и контроль-забрало, он всемогущ и слаб одновременно.
Щиплет глаза. Что-то едкое прожигает пищевод и скатывается в желудок.
Майкрофт наблюдает за мной с интересом посетителя зоопарка. Затянутые тучами глаза прямо перед моими.
Что-то ломается. Что-то происходит, что-то со мной не так, потому что ночи и темнота, потому что тишина и мысли такие забытые, такие острые воскресли в голове. Я остался где-то позади, в гребаном университете много лет назад. Кто я такой, здесь, потный и грязный, я это или не я? Куда делся мальчик на велосипеде с наклейками? Я не знаю, как мне что-то почувствовать, да я просто, на фиг, не могу. Какая-то опухоль в моей голове, неэластичность сердечной мышцы и бог знает что еще. Я такой грязный, темные-темные воды у меня в венах.
Я уже не могу остановиться. Кровь пышет жаром в щеки, когда я крадусь к Майкрофту и шепчу ему про кота Тома и драконов, про то, что помощь свою он может засунуть куда сможет достать, встав раком перед зеркалом. Мне ничего не нужно, верещу я истерично, я не знаю, чего мне нужно, разве только прикончить Шерлока на первой полосе столько раз, сколько потребуется, чтобы тот другой в глазах Майкрофта вышел и наконец представился. Сломать-уничтожить Шерлока, чтобы причинить страдание, вершить справедливость, потому что я это могу. Могу сделать Майкрофту больно.
- Ты так за него трясешься, - ору я, - потому что хочешь его? Какого это, Майк, - хотеть собственного брата? Ты же всегда получаешь, что хочешь? Почему бы тебе не признаться, что ты долбаный извращенец?
В воздухе непонятный свист, Майкрофт приближается. Все плывет перед глазами, и я не сразу могу понять, что произошло, не понимаю, пока не чувствую новые удары на ребрах, в глазах грозовые вспышки, мгновенные, близко-холодные, как звезды на закате лета. Я кашляю так, будто в легких у меня вода, я просто задыхаюсь и умираю, с пузырями слюней и крови на губах, со всполохами света из коридора перед глазами, с отпечатками силуэта Майкрофта на сетчатке глаз.
Это наказание. Страсть. Жизнь. Что-то, что доказывает, мы оба – живы и чувствуем. Здесь. Сейчас. Друг друга.
Вечность спустя, спустя миллион вздохов и мыслей, Майкрофт стоит передо мной, выбитый из колеи, пораженный своим порывом, уничтоженный, а я облизываю выступившую из разбитых болячек кровь. Майкрофт тяжело дышит, он смотрит так, будто чего-то ждет.
И я понимаю. Если мысли у нас на одной волне, то я четко знаю, что с Майкрофтом не так.
Этот его изъян, этот злоебучий контроль дал трещину.
Горячая лава течет вдоль позвоночника, кровь пузырится, как теплая кола. И я делаю это. Со стоном поднимаюсь с пола и крадусь, как раненое животное к водопою. Приникнуть, вылечить, пить, мстить. Сейчас-пожалуйста-мне-нужно.
Зонт с глухим стуком падает на пол, а Майкрофт прикрывает глаза, когда я кромсаю его губы. Это как наказание, это и есть наказание за все годы моего терпения. Грубо, угрожающе я впечатываю Майкрофта в стену, тяну волосы назад и доминирую, поглощаю, лезу языком в приоткрытые губы. Властно сжимаю его лицо в ладонях и тяну ближе к себе. Я хочу, чтобы его челюсти хрустнули, впуская меня, чтобы хрустнула вся его жизнь и долбаный галстук. Во рту – его, моем – во рту железный привкус, грубо, жестко я опять толкаю Майкрофта к стене, так, что голова ударяется о стену. Я нависаю над ним грозовой тучей и чуть не кончаю, когда он тихо, почти неуловимо стонет мне в губы, едва-едва, но все-таки двигает бедра навстречу. Я ниже, я кусаю белую шею, оставляю на ней ржавые отпечатки губ и сосу, тяну, впитываю в себя. Комната кружится бешеной каруселью, и опора у меня может быть только одна – я цепляюсь за Майкрофта, как за надежду, как за каплю воды в Сахаре, как за единственный в жизни шанс. Руки, руки уже под пиджаком, под рубашкой, рвут, тянут, исследуют, в ребрах у меня талая вода и жар, ее прогоняющий. Если бы я знал. Я бы придумал долбаную игру намного раньше.
На полу убогой камеры дизайнерская одежда. Серые простыни, сизый дым и пепел. На языке у меня сигаретно-мятный вкус Майкрофта, вкус исполнившейся мечты, который я хочу забрать и всегда носить с собой.
На следующий день я на свободе.
***
Все, что происходит со мной после, можно назвать разочарованием. Пыткой. Самоуничтожением.
Он в порядке, докладывает Антея, и даже брат его не расстраивает. Вчера, говорит она, они вместе ужинали в китайском ресторанчике на углу Бейкер-стрит и выглядели очень мило.
Еще, докладывает Антея, они поспорили, у какой именно официантки Джон Уотсон попросит телефон. Они обсуждали, не поставить ли изобретения Шерлока на поток. Представляешь, восклицает Антея, книга для массового потребителя – тысяча и один способ вывести соседа по квартире из себя. Тысяча и два способа спровоцировать инфаркт у родственников. Тысяча и три способа завязать шарф.
Кровь приливает к лицу, перед глазами вальсируют разноцветные радуги.
- Какого хрена, - ору я в трубку, - ты все это городишь?
Антея пережидает какое-то время, потом объясняет терпеливо:
- Потому что ты просил рассказывать обо всем, что он делает. Ты просил докладывать дос-лов-но. Я делаю, как ты просил.
Я вдыхаю побольше воздуха. Кот Том в такие моменты обычно поджигает квартиру.
- С Шерлоком. В китайском ресторане. Ужинает. Майкрофт. – Я сжимаю руки в кулаки и ору в трубку: – Это он просил тебя так сказать?!
- Прости, Джим, - оправдывается Антея, - но он с самого первого дня все знал - не понадобилось ни проверка резюме, ни тест на полиграфе. Он сказал, что каждый недоброжелатель считает своим долгом посадить шпиона в его офисе, и поэтому ему без разницы, буду это я или кто-то другой. А вообще он хороший, - говорит она, - он никогда не угрожает отправить меня на Луну.
- Я, конечно, благодарна тебе, - елейно говорит Антея с совершенно майкрофтовскими интонациями, - ты все-таки спас меня от самоубийства и все такое, но на том наши дороги расходятся.
Она желает мне не сгореть в атмосфере и вешает трубку.
Теперь я не знаю, где Майкрофт. Я не видел его с того самого момента, как он скрылся за дверью моей камеры в неаккуратно завязанном галстуке. Это плохо.
Это так блядски плохо, что сервизы, полки и монитор летят к чертям. Маленькие изумруды осколков у меня под ногами, а я смотрю в зеркало. Любовно глажу пожелтевшие синяки под ребрами и спрашиваю – ведь то, что было, оно действительно было?
Действительно было или нет?
***
Любая история меняется оттого, кто ее рассказывает. Понимаете, кому-то и Дарвин может показаться экотеррористом. Экспедицию Колумба могут назвать и первооткрывателями, и погаными захватчиками. Вы знали, что доказано – первыми Америки достигли люди из Сибири?
Я не буду вам про это рассказывать, просто знайте – если есть одна правда, есть и другая. Есть много правд, и за завтраком можно выбрать, какую взять сегодня с собой.
Кто-то говорит, что Шерлок Холмс спас его дочь, когда ту взяли в заложники. Этот кто-то твердит всем и каждому, что обязан Шерлоку до конца своих дней.
Он выпивает капучино по дороге на работу, а в офисе открывает газеты и выясняет, что его правда противопоставлена фактам. Еще несколько дней он смотрит, как беснуются СМИ, а потом просто допускает мысль, что, раз все об этом говорят, то Шерлок Холмс на самом деле мошенник. Этот кто-то ненавидит Шерлока за то, что тот похитил его детей; вспоминает, как вручил ему золотой зажим для галстука в благодарность, и скрипит зубами.
Люди такие непоследовательные.
В это время в городе весна. Небо до самого горизонта – синее. На загорелом лице забавно выделяются очертания солнечных очков.
Возможно, когда-нибудь я скроюсь от спецслужб где-нибудь в Пунта Кане и сяду писать мемуары, от которых у многих волосы встанут дыбом. Я буду дегустировать местные коктейли на пляже и вспоминать, как долго-долго длился миг, когда Шерлок Холмс, раскинув руки, падал в объятия Вселенной.
Я вспомню, как сладко пахло в городе цветущими садами и то, что мне не с кем было поговорить.
В тюрьму к Мертону я иду со смешанными чувствами – честно, не знаю, что я там забыл. Мы сидим в комнате для свиданий, разделенные стеклянной перегородкой и годами, солнце долбит в узкое оконце и золотит шевелюру Мертона издевательским нимбом. Тюремщики кружат коршунами недалеко от нас, один из них подмигивает и говорит, что парочкам по предварительной договоренности могут предоставить комнату. Я мог бы прихлопнуть придурка, шевельнув пальцем на ноге, если бы не Мертон.
Мертон говорит о Боге. Рассказывает о неисповедимых путях и свете, к которому можно прийти, даже когда кажется, что вся жизнь похожа на дурацкий фильм с картонными героями. Мне даже не смешно: Мертон, бросив в тюрьме вредные привычки, выглядит моложе своих лет, в руках у него Библия, а в глазах – сострадание. Он смотрит так, будто готов молиться за меня.
Если Бог видит меня, то он держит в руках наковальню и целится.
Ох уж эти мультяшные образы, устало думаю я. Нарисованная жизнь.
Той же весной я встречаю Антею – она выходит из маленькой кукольной машинки и покупает на улице цветы. Машина отражает ее характер, а она сама перестала задавать философские вопросы, она принимает жизнь, какой она есть. Острые каблучки цокают по асфальту, а я желаю ей не споткнуться. Куколка-дурочка, ласково думаю я.
В эту весну я смотрю на мир вокруг, как старый волк Картер. У игры в это время перестает действовать функция автосохранения – так бывает перед самым концом, когда Марио входит в замок самого главного дракона.
***
Майк выглядит удивленно – брови подпрыгивают и стремятся коснуться корней волос, в глазах стоят жирные знаки вопроса.
Я знал, что рано или поздно мы окажемся наедине – он, я и здоровенный запас взрывчатки.
Если вам нужно провезти в страну чемодан динамита, не торопитесь арендовать частный самолет и палить по первому остановившему вас таможеннику. Дело решается обыкновенной взяткой, банальным сговором средь бела дня. Вопрос не в том, как все устроить - спросите меня лучше, как потом с этим жить.
Однажды в парке я встретил девушку, которая пела что-то из хитов восьмидесятых. Длинные рыжие волосы струились за ее спиной жидким золотом, и девушка мне улыбалась, потому что был прекрасный солнечный день и настроение под стать. Когда я собрался подсесть к ней, Майкрофт, как обычно, все испортил срочными делами. Он увел меня от той девушки также, как когда-то из здания суда, от всего, чем я когда-нибудь мог бы стать, ото всех, кого мог бы встретить, и дал тот путь, который сам для меня выбрал.
Я не знаю, винить его или благодарить.
Мы сидим в цветущем парке, в самом лучшем месте – с нашей скамейки видно, как в озере плещутся лебеди. Все вокруг – ненастоящее. Крошки из генномодифицированного хлеба, искусственный пруд и люди, клонированные в магазинах распродаж. Живущие по законам рекламы.
Солнце неловко, как неопытный альпинист, взбирается по стенам высоток и касается всего, до чего может достать.
Я думаю – осталось ли у меня что-нибудь? Я сжег все, что осталось от мальчика на велосипеде с наклейками, потому что у Мориарти не может быть прошлого. Будущего у него тоже нет, есть один момент, есть сегодня. Я думаю – Майкрофт ничего мне не оставил. Забрал все и не дал ничего взамен.
Надо же кого-то винить.
Под нашими ногами элегантный кожаный кейс, он пристегнут к нам наручниками. Ключ обломан в замке, и именно поэтому Майк и удивлен: куда бы он ни попал после смерти, я отправлюсь вместе с ним.
Жить нам остается всего несколько минут.
- Ты наверняка считаешь себя жертвой, Джим, но это не так, - сообщает Майк и предлагает мне сигарету. Мы смотрим на небо - облака, как в детстве, кажутся загадочными и далекими. В глубине парка играет шарманка или что-то похожее.
Майкрофт говорит:
- Никто не делал выбор за тебя. Даже если ты бездействуешь или следуешь чужой воле, это твое решение, и только твое.
Мне так хорошо. Я словно ждал этого мгновения всю свою жизнь.
- А как же ты? – прищуриваюсь, чтобы разглядеть лицо напротив, но солнце бьет по глазам. – Ты же так любишь чувствовать себя всесильным, так любишь принимать решения за других!
- Скажи мне, Майк, сейчас тебе не скучно?
- Скажи, - говорю я, - неплохо я тебя развлек?
Майкрофт. Безупречные пальцы и намечающиеся морщинки. Он смеется так, будто в жизни этого не делал, и никогда не ест в китайских ресторанах. Он потерял Шерлока и остался совсем один, но маникюр и рубашка на нем свежие, потому что главное для него – контроль.
Да он просто придурок.
Я сержусь – не сильно, просто легкая рябь в кадре, и рассказываю, что нет никакого универсального кода. Майкрофт кивает так, будто предполагал что-то подобное.
Я говорю, будет прикольно, если нас сейчас оштрафуют за курение в общественном месте, а Майкрофт, как всегда, смотрит из-под нахмуренных бровей.
- Скажи мне одну вещь, - прошу я, - только без всяких уловок и лирических отступлений, как ты обычно делаешь… скажи, там, в камере… это было или нет? Понимаешь, когда ты делаешь вид, что все по-прежнему и твердишь про мои отклонения, я начинаю сомневаться.
Он смотрит на меня молча целую вечность, что-то для себя решая, а потом переспрашивает:
- От моего ответа зависит исход нашей прогулки в парке?
Я показываю на сломанный в замке наручников ключ и беспомощно развожу руками.
Что делают люди, узнав, что сейчас умрут?
Этот поцелуй совсем не похож на грубое принуждение или доказательство силы, это не доминирование, не наказание. В нем все – и румянец на щеках Майкрофта в морозную ночь, и утро за чашкой чая, его запах на моей кухне и едкие остроты на языке, в нем годы и годы нашего прошлого и мои надежды.
Мелодия Баха наполняет каждую клетку тела. Кот Том обычно в такие моменты парит над землей в прямом смысле этого слова. Губы движутся мягко и ласково, щеку поглаживают теплые пальцы. Моя футболка, этот парк, вся моя жизнь пропитана запахом Майкрофта.
Может быть, сегодня мы вместе провалимся в ад.
И вдруг в мою эйфорию, в этот поцелуй-парение вмешивается ненужный звук. Посторонний, чужой, раздражающий. Кто-то хлопает в ладоши у нашей скамейки, мы оба, я и Майкрофт, оборачиваемся.
И тогда, не ощутив воздуха в легких, я падаю в поразительную правду. Если Бог смотрит на меня, то сейчас он ржет, грозит пальцем и твердит, что скинул наковальню мне на голову. Он говорит, двоих Холмсов для меня слишком много.
Под ногами у нас бомба отсчитывает секунды. Шерлок заботливо интересуется у брата, отрубить ему ногу или отстегнуть от кейса. Еще он спрашивает, что делать со мной, с человеком, который мог бы быть ему потрясным другом, а вместо этого заставил спрыгнуть с крыши.
В городе весна. Сады пахнут цветами и детством, любовью и Майкрофтом.
Он задумчиво на меня смотрит. Он говорит:
- Ключ обломан, но наручники наверняка защелкнуты не до конца. Нужно торопиться, пока нас не оштрафовали за курение в парке.
Fin
-
-
30.08.2015 в 21:29Этот привкус психодела, этот завораживающий ритм слога, эти Джим и Майкрофт - такие настоящие, прекрасные и пугающие!
Я так погрузилась в историю, так пропиталась её атмосферой, что до сих пор не могу прийти в себя.
Ну и потрясающее название, конечно, нельзя не отметить!
Спасибо Вам)))